10 мгновений войны: истории, рассказанные солдатами Великой Победы

На войне как на войне. Мы знаем эту фразу благодаря песенке из советских «Трех мушкетеров», а так же по множеству газетных заголовков. Но мало кто из нас понимает, что за ней стоит. Ведь в учебниках истории остаются лишь сухие формулировки и цифры, а в кинофильмах, наоборот, множество ярких картинок, не за всякой из которых стоит правда.

Но зато она есть в словах ветеранов. Мы отобрали для вас 10 небольших историй о самой страшной из войн. Все эти строки взяты нами с сайта «Я помню», где публикуются рассказы творцов Великой Победы. В этих воспоминаниях почти нет патетики, политики и героических нот. Они просты, честны и наполнены горечью.

Войну предчувствовали все

Алексей Михайлович Шишканов, служил с октября 1941 по 1950 год в пограничных войсках НКВД СССР. Войну закончил в десантной операции на Курильских островах.

Конечно, нападение Германии на СССР в 1941 году не стало для нас полным потрясением: ее предчувствовали. Но все дело в том, что в то время категорически запрещалось про политику говорить. Про войну никто вообще ни словом не обмалвливался. В тесном кругу, между собой, конечно, говорили люди, что нагнетается обстановка, что там – пятое-десятое. Так что война не стала для нас чем-то внезапным.

Ну а потом, собственно говоря, 22 июня 1941 года началась и сама война. Узнал я об этом так. Мы работали всю ночь. Вышли с пацанами грязные и испачканные, – умываться-то некогда было. Это дело случилось утром. Идем с проходной и поражаемся: что же это такое? А рядом уже установлены большие-большие динамики. И народ там, смотрим, шепчется: «Тихо, сейчас Молотов будет говорить. Будет экстренное сообщение». Я и говорю своему приятелю: «Серег, давай подождем. Посмотрим, чего это там?». «Нет, – говорит, – я этого делать не стану. Еще будут опять там какую-то ерунду говорить». Я говорю: «Давай послушаем». Потом мужик какой-то один подходит к нам и говорит: «Войну нам немцы объявили». Ну, я Сереге говорю: «Теперь-то послушаем»…

Падение. Утром 1942-го…

Георгий Васильевич Афанасьев, летчик-истребитель. Сбит в феврале 1942 года под Ржевом. После выздоровления получил инвалидность и проходил службу вдали от линии фронта.

И вот тут что-то дернуло меня оглянуться. А он со стороны солнца зашел и уж обороты прибрал. Мессер
109-й. И как дал-дал по мне. Я только успел ноги двинуть и правый бок подставить. Думал, что хоть правую сторону – сердце слева. Это мгновенно. Рука влево до отказа. Нога влево до отказа. Только все равно он попал.

Это и спасло, что в последний момент дернулся. Метил в меня, но тут я дернулся, и снаряды в бронеспинку вошли. Хотя чего там… Кусок бронеспинки мне часть лопатки оторвал, она пули пулеметов держала, а пушка ее крошила. Вскользь, хорошо. В край таким скользящим ударом. Половину лопатки оторвало. Как сознание не потерял и не загорелся? Баки-то протектированные (защищенные от возгорания – прим. ред.) были. Но все равно.

Один снаряд руку по касательной прошил. Тут и все. Рука повисла. Мотор с перебоями пошел. Хорошо, что немцы ушли: они не любили долго ковыряться. Вдарили – и бежать. Ну, я решил до своих тянуть. На бреющем полете. Все одно, прыгать не мог: ранение. Да парашют посекло. Коленями ручку держал.

Перелетел Волгу – линию фронта. Потом уж понял: по мне открыли стрельбу из окопов. Просто обычно в другом месте перелетали. На 90 градусов доворот и домой. А тут сразу пришлось. Скоро лес кончился, вот и поляна. Мотор заглох. У самой земли довернул влево. Брякнулся на пузо и лыжи спасли, я не кувыркнулся. Плюхнулся, как выяснилось, чуть-чуть не в штабель снарядов. Метров пять до них не доехал. Но я этого не видел – столько снегу поднял, что вообще все залепило. С тех пор у меня вмятина на брови от прицела – там полметра такой трубы в кабине.

Наступление в Подмосковье

Валентин Никифорович Бакаев. На момент описываемых событий –
командир пулеметного расчета. Служил в стрелковых и гвардейских частях, поздней – в войсках НКВД.

23 февраля 1942 года на завтрак нас кормили вермишелевым супом и выдали по 100 граммов «наркомовской». Потом сказали, что пойдем в наступление. Для получения задачи вывели на опушку леса. Перед нами простиралось огромное поле, на котором было огромное количество небольших куч, присыпанных тонким слоем снега. Вдали виднелась деревня, которую мы должны взять, т.е. освободить от немцев. Наступление началось. Мы продвинулись километра на полтора. Немцы открыли сильный минометный огонь, налетела авиация, начала бомбить наши боевые порядки. Только улетели бомбившие нас «Юнкерсы», мы снова начали продвигаться вперед. Но через несколько минут очередь, выпущенная из пулемета, ранила меня в левое плечо.

Я начал отползать в тыл. Было очень много снегу, продвижение шло медленно. Обстрел немного затих, и я, воспользовавшись затишьем, начал перебегать. Перебежав в очередной раз, упал возле кучи. Посмотрел на нее. Это оказался человек, покрытый снегом, а лицо его было открыто и повернуто в мою сторону. Несколько раз я смотрел на лицо лежащего солдата. Посмотрел в очередной раз и мне показалось, что веки у него слабо колеблются. Оказалось, живой. Подозвал недалеко находившихся двух санитаров. Они взяли его под руки и понесли на перевязочный пункт. Там, на перевязочном пункте солдату разжали черенком ложки рот и влили немного водки. Минут через пять он начал подавать признаки жизни, а еще через несколько минут начал говорить. Боец рассказал, что за три дня до нашей атаки на этом поле наступала его часть. Он был ранен, пополз в тыл, но по дороге потерял много крови. Силы иссякли, потерял сознание и пролежал в снегу на сильном морозе трое суток. Спасла его от смерти теплая одежда. Кучи же на поле оказались убитыми солдатами…

О прорыве блокады Ленинграда

Леонид Никитич Моторин, стрелок. В бою, который описывает, оказался вскоре после призыва и случайно, в составе чужого подразделения. Позднее в районе Синявинских высот был ранен и комиссован. 

Я подтащил снаряды, вдруг передо мной зашевелилась земля, оттуда вылезает солдат: весь в бинтах, левой кисти нет. Остановил меня жестом, взял снаряд, пошел заряжать пушку.

Сержант кричит сверху: «Ты чего прилип? Надо патроны тащить еще! Давай быстро!». Я побежал, а он мне автоматом по ногам: «Падай. Ты что, хочешь, чтобы тебя убило или ранило? Раненного я тебя в Неве утоплю». Опять пополз по-пластунски. Разгрузили. Бой прекратился. Капитан сказал: «Лодку я вам не отдам. Давайте туда раненых, шесть человек». Я пополз к Неве, попил, а в Неве внутренности человека плавают. Меня стошнило. Какой-то солдат спросил: «Малец, у тебя нож есть?»

У меня был перочинный ножик. Он отрезал гимнастерку, перевязал раненного. Потом другого бойца, раненного в живот. После боя все раненные, без рук, без ног, ползли к Неве. Здесь переправа и оказывается помощь. Везде человеческие части: их похоронят, а потом снарядами опять выбрасывает. Старшина увидел, как плывет бревно. Он притащил его, и мы, пять человек, привязались веревками и поплыли. Так и приплыли на тот берег. Правая рука у меня от перенапряжения не поднималась.

Ночь под Сталинградом

Галина Андреевна Соболева. Связист. Закончила войну неподалеку от побежденной столицы врага и даже оставила памятную надпись на стене Рейхстага.  

Иду-иду, вдруг – чик, пуля. Только шаг сделаю, опять – чик, совсем рядом. Все ясно, снайпер стреляет. Еле-еле ползу, смотрю: Зина лежит у этой воронки… Она нашла обрыв связи, руки на проводе, а сама убитая. Я к ней подползла и легла рядом. Стреляют-то в нее, а я ею, считай, закрылась. Кое-как обрыв соединила, но провод ведь надо еще замотать и землей припорошить. Лежу, а даже голову не могу поднять – снайпер на дереве сидит. Мне потом рассказали, что наши девчонки-снайперы его «убрали». Но из-за этого я почти всю ночь пролежала рядом с подругой. Ног уже совсем не чувствовала, и думала: все, конец моей жизни…

В общем, линию я соединила, прикопала немножко и поползла обратно. Но только начинаю ползти, в меня стреляют. Кое-как добралась до траншеи. Солдаты меня как схватили, и скорее в землянку. Капитан им приказывает: «Стаскивайте с нее сапоги!». И сразу начали мне снегом ноги растирать. Натирали-натирали, а я все маму свою вспоминала: «Мамочка, я без ног, наверное, осталась…». Потом стало колоть, колоть, ну, думаю, все. Вдруг слышу, капитан командует: «Старшина, налей ей спирту!». А я же спиртного вообще не пробовала, отказываюсь: «Не надо! Лучше чаю мне дайте!» (смеется). Я же маленькая, худенькая, какой мне спирт? Так мне влили этот спирт, все обожгло и больше ничего не помню, как в яму провалилась…

На следующий день капитан меня будит: «Эй, соня, вставай! Начальство прибыло, интересовалось: кто линию восстановил? Пишите список, к награде!». Но медаль «За боевые заслуги» меня только на Белорусском фронте догнала. И гвардейский значок там же вручили. А сколько было благодарностей от Сталина. Но я ничего не сохранила, все выбрасывала. Ох, сколько было случаев…

Сражение под Прохоровкой

Василий Иванович Коваленко, в момент описываемых событий командир экипажа танка Т­34. Его часть дошла до реки Эльба, где в числе других объединилась с союзниками. Там он и встретил конец войны. 

Немцы не жалели техники, перли нагло, поэтому оставили много подбитых танков на поле боя. Порой нельзя было проехать в нужную сторону – везде дымились танки и наши, и немецкие. Уже после двух дней боев, на высоте около километра в небе ничего не было видно из-за поднявшейся пыли. Самолеты бомбили вслепую. Стоял такой грохот от разрывов и гудения танков, мощных выстрелов пушек, что разговаривать друг с другом невозможно. Крики команд, крики раненных – все смешалось в один звук. Одни вытаскивают из люков танков раненных и обгоревших, другие несут тяжелораненых на носилках в укрытия медпунктов, ищут какой-нибудь транспорт эвакуировать с поля боя, а в это время часть начинает отступать, так как немецкие танки «тигры» теснят наши боевые порядки и давят все, что у них впереди. Все вокруг горит, взрываются боекомплекты. В панике выскакивают горящие танкисты – и наши, и немцы, катаясь по земле, оббивая горящее обмундирование. А если где-то поблизости оказалась лужа с водой, то спасаться туда бегут и наши, и немецкие танкисты, не боясь друг друга, падают в воду – лишь бы погасить пламя. И так до ночи, пока не утихнет бой. Но наш корпус пока в бой не вводят, мы стоим, ожидаем сигнала. Наш командир корпуса генерал Ротмистров был из толковых командиров. Накануне боя было организовано обучение, где найти самые уязвимые места у «тигра», чтобы Т-34 мог поразить его.

О партизанских развлечениях

Леонид Маркиянович Собкович, партизан. Был связным, разведчиком, стрелком. На момент описываемых событий бойцу было 14 лет. Он, кроме прочего, был «хранителем» самогона их подразделения, поскольку в виду возраста был равнодушен к выпивке.  

Через какое-то время разведчики возвращаются и приводят двух наших партизанов: одного очень здорового, другого очень оживленного и жизнерадостного. И начинается такой разговор. Разведчики докладывают: «Вот они – нарушители тишины. Все эти взрывы по их вине происходили». «Что такое?» – изумляется Ковпак. «Они в лесу гранатами кидались друг в друга». «Как это так?». И между двумя партизанами, бросавшимися друг в друга гранатами, начинается такой разговор. «Ну, давай, ты кажи!». «Так понимаете, Сидор Артемович, я ему доказываю, что це мяла (мялой у нас называли гранаты), если ее кинуть и сразу поймать, имеет задержку. Ее можно кинуть на немца обратно. Что вы смотрите? Да я вам кажу, а вы не верите…». И тут выясняется, что они тренировались в лесу: вдвоем откручивали гранаты и кидали их от одного к другому и потом – в сторону. Естественно, гранаты взрывались. Можно сказать, так партизаны развлекались, но это, безусловно, явилось ценной находкой. Сидор Артемович Ковпак остался доволен и сказал: «Ну, хлопцы, кажу так: я знал, что вы дюже храбрые, но чтобы такое… Вас хотели наказать за то, что вы такие шумны были у штабу. А я вас треба наградити. Вот, сим хлопцам по чарке доброй горилки!». Выпив самогону, один из них другому сказал: «А я ж тебэ говорил!».

Первый бой снайпера

Петр Сергеевич Солдатов, снайпер. Свой первый бой принял под Оршей в конце 1943 года, а уже через несколько месяцев под Витебском получил тяжелейшее осколочное ранение. После госпиталя комиссован.

До сих пор первый бой снится каждую ночь. Пока шли к траншеям, немецкая артиллерия вела беспокоящий огонь, изредка снаряды свистели над нашими головами. Был ясный день. Подошли к траншее, спрыгнули вниз, батальонный писарь положил свои бумажки на бруствер и переписывает нас. Вдруг снаряд летит: воет, значит, будет перелет. А если слышишь «фур-фур-фур», то жди разрыва неподалеку. Только мы закончили переписку, как наша артиллерия начала бить, артподготовка началась. Ох, ты, били изо всех орудий, а ротная санинструктор-девушка выбралась на бруствер, пританцовывает на нем, да еще и кричит: «Сегодня будем в Орше ночевать!». Как бы не так! Наши только стали заканчивать артподготовку, и немцы как начали лупить изо всей силы. Ой, Господи, спаси и сохрани! Укрылись в окопах, прижались к земле. А писарь остался на бруствере. Так я увидел первого убитого. После того, как немного затихло, мы его тело вниз стащили, перевернули на спину и увидели, что небольшой осколок попал в левый висок. Настроение сразу же пропало. Все осознали, что попали на настоящую войну. И тут началось наступление.

Из своей СВТ-40 как снайпер я стрелял по немецким каскам, мелькавшим в окопах. Тем и спасся, потому что атаковавшую пехоту почти всю выбило. При стрельбе пытался выискивать офицеров. Это нелегкое занятие. Определял их по жестам и властному виду, ведь форму трудно разглядеть. Настроение после боя было пакостное, потому что снайпер в прицел четко видит того, кого убивает, это не то что пехота в атаку пошла. Страшно в бою. Сейчас много о героях войны говорят. Герои все в земле лежат, это они в атаку первыми поднимались. И первыми гибли. Какие там мы герои…

История медсестры

Анна Андреевна Кудреватых (Осокина), санитарка артиллерийского полка. Добровольно написала заявление о призыве. Ее часть с боями прошла путь от Тверской области до Восточной Пруссии.

Стала перевязывать раненых, вытаскивала их с поля боя. Была отчаянная, получила от солдат прозвище Чижик за то, что быстро ползала по передовой. Многие события войны вышли из памяти, но хорошо запомнила, как нашему капитану Жене Бирюкову оторвало ногу, и я потащила его в медсанбат. Говорю командиру медсанбата, майору, что нужно срочно делать переливание, так как капитан потерял много крови. Очень плохой пульс, сердце почти не бьется, а майор отвечает: «Чижик, кровь так и не прислали, хотя я столько раз давал заявку, но так и не привезли». Как нет?! Тогда я отдала ему свою кровь, хотя сама еле на ногах стояла. Сделали прямое переливание: меня положили на доску на два стульчика, а рядом Бирюкова. Провели трубку, и кровь потихоньку пошла к капитану. Другой рукой держу его руку, щупаю пульс. Когда он улучшился, сказала майору, что нужно еще продолжить переливание, еще не совсем хорошее самочувствие. Когда закончили, Женя вскоре очнулся, и сказал: «Чижик, ты меня спасла, я напишу маме письмо в Москву, приезжай к нам после войны, мы с тобой еще станцуем вальс!».

Штурмуя Рейхстаг

Игорь Павлович Воровский, на момент описываемых событий – старший лейтенант. В тот период – заместитель командира батальона. Прошел через всю войну: от Тверской области до Берлина. Его версия «первого флага» на Рейхстаге официальной сейчас не считается.

Еще до боя солдатам раздали флажки. Солдаты написали на них свои фамилии. Если ты прибежал к Рейхстагу первый и тебя убило, то флажок покажет, что ты все-таки дошел и Рейхстаг взял.

Еремин – сержант, а Савенко – рядовой, обычные солдаты из роты Коли Гончаренко. Ну и когда начался арт-налет, Савенко и Еремин выскочили из-под танка. И я смотрю, там пять колонн стояло, Еремин взял флажок и на левую колонну его приматывает. У них не было чем привязать, а у Еремина забинтована была голова. Так он содрал с головы бинт и этим бинтом к колонне флажок и привязал. Тем временем арт-обстрел начал понемногу стихать.

Где то в десять часов утра я с остатками наших рот стал отходить сюда, на площадку к берегу реки, а новая часть, которая была, как мне кажется, НКВДисты, пришла на наше место. Они, видимо, получили специальное задание: принять сдачу гарнизона Рейхстага. Немцы выходили, сдавались, их разоружали, но мы уже были в стороне от этого. И в этот же день 30 числа (мая) вечером официально нам объявили, что и Савенко и Еремин представлены к званию Героя Советского Союза, как первые водрузившие красное знамя на Рейхстаге.